Сайт Школы Познания -

Март, 2007.

Если человек не нашел в себе Бога,
значит, жизнь можно считать бесполезной.
Она не имеет ни смысла, ни цели, ни ценности.
Такая жизнь даже опасна.

Учитель О.М.Айванхов

    Вокруг было еще темно. Рассвет еще не наступил.
    Федор пробирался к своему дому огородами. Он не хотел, чтобы его видели. Обогнув сарай, Федор стал приближаться к окошку. Только захотел постучать, как грозный окрик «Стой!» разрезал ночную тишину, как выстрел. Федор, плохо соображая, побежал по огороду по старой картофельной ботве к соседям. Перепрыгнув забор, он оказался на чьих-то дровах. Злобный рык пса заставил его остановиться. Но сзади слышались торопливые шаги и грозные крики «Стой! Стрелять буду!». Федор бросился в противоположную сторону. И тут сильный удар в голову опрокинул его на землю. Руки больно скрутили. А дальше он ничего не помнил.
    Очнулся он в каком-то сыром подвале. Было темно. Голова болела. Тошнило. Ныли руки, связанные сзади за спиной. Все тело болело. Он вспомнил, что не успел выбросить листовку. Она была спрятана у него в сапоге. «Если нашли, то все! Каторга обеспечена». Неприятный холодок пробежал по спине. Вспомнились пожилые родители: мать, отец. Мать часто говорила:
    - Брось ты это дело сынок. Не доведет оно тебя до добра. Негоже супротив царя-батюшки идти. Пожалел бы нас и себя. Старые мы уже, а тебе жить еще и жить. А то сгноят на каторге. Одумайся, сынок, - и неистово крестилась, глядя на образа.
    Отец больше молчал. Только кряхтел. И просил Бога спасти и сохранить своего сына непутевого.
    Дома остались еще брат меньший и сестренка. Федору стало жалко их. Как они там сейчас без него? «Тяжело им, наверное». Он вспомнил, что дома оставалось ведра два-три картошки и все. А он здоровый парень лежит здесь в холодном и вонючем подвале и ничем не может помочь. «Самому бы кто помог...». Он вспомнил, как к ним в деревню из города приехал Иван Петрович, как они собрались в крайней хате, тайно, и слушали этого им в общем незнакомого человека с горящими глазами; как стало плохо жить: голод, холод, война, и во всем виноват царь. «Если его свергнуть, то тогда заживем по-другому. Всем землю раздадут, и будут они все сами хозяева на земле. Заводы рабочим, фабрики. Начнется новая, светлая, безмятежная жизнь. И не будет больше богатых. А будут все равны». Федор никак не мог понять, то ли все богатые будут, то ли все бедные. «И кто работает, и кто не работает тоже будут равны?». Он не мог никак это осмыслить. И еще он говорил, что все будет общее: «Всем будем владеть сообща». Денег не будет. Все будут братьями и сестрами, и настанет какой-то коммунизм.
    Все это Иван Петрович излагал очень таинственно, и глаза у него при этом горели каким-то адским огнем. Этот человек явно был фанатично убежден в том, о чем говорил. Всем хотелось казаться понимающими, и все дружно кивали головами. Но они так и не смогли понять, во что вовлекли их. Понимание придет позже. Но как всегда поздно.
    Мысли Федора снова вернулись к листовке: «Нашли или нет?» Он стал двигать ногу как можно ближе к рукам. Вот удалось пальцами нащупать в голенище край бумаги. «Значит, не нашли». Федор почувствовал радость и надежду, что сможет вернуться к родителям. И повинится. Он не сильно еще погряз в этой вакханалии. Есть шанс еще одуматься. Он никого не убивал, не грабил. Он пока оставался чистым деревенским парнем. «Но если найдут листовку, тогда все. Уже не отмоешься». Он стал пробовать кончиками пальцев вытащить листовку. Связанные руки, боль во всем теле мешали двигаться. Но он превозмогал боль. Он знал, что если не избавиться от этой бумажки, то боль будет постоянной и сильной, и вина перед родителями не даст ему спокойно жить. И то, если позволят ему жить. Ему удалось потянуть за листовку. Пальцы соскальзывали. Но он пробовал снова и снова. Наконец, он сумел вытащить ее. «А дальше что? Как же уничтожить ее в таком положении?». И пришла единственная мысль: «...Только так!». Он стал пытаться перевернуться всем телом, превозмогая дикую боль. Это удалось ему. Тогда он стал носом, губами ощупывать землю. И вот нос наткнулся на бумагу. Он стал пытаться губами заталкивать эту листовку в рот и жевать ее. Весте с грязью. Она трещала на зубах, во рту было мерзко, но Федор знал, что это - единствен6ное спасение, и продолжал жевать, превозмогая отвращение. В голове была единственная мысль: «Господи, помоги». Он просил Бога так горячо, как никогда.
    В голове его мелькали все богохульные мысли, которым он старался верить: мол, «Бога нет; Да здравствует пролетариат!». Так его учил Иван Петрович, большевик. Но здесь в подвале никого с ним не было. Он был один. Да нет, не один, с ним был Он. Федор особенно отчетливо почувствовал, что Он всегда с ним и никогда его не покидал, даже тогда, когда он пытался откреститься от Него, когда его призывали к новой жизни, к новому «светлому» пути.
    Лязг открываемого замка прервал его мысли. Вошли двое. Схватили под руки и поволокли к выходу. Свет больно резанул по глазам. Федор зажмурился. От пинка сзади он упал на колени. Ему развязали руки, обыскали. Видимо, старший крикнул:
    - Куда его? К стенке?
    - Нашли что-нибудь?
    - Нет. Чистый.
    - Подведите его ко мне.
    Федор увидел перед собой здорового жандарма. Его усы топорщились к верху.
    - Большевик? - грозно спросил жандарм.
    - Никак нет, ваше благородие.
    - А почему бежал?
    - Так гнались ведь. Вот и побежал.
    - А знаешь кого из местных смутьянов, этих христопродавцев?
    - Помилуйте, батюшка. Мы люди бедные, наше дело землю пахать, сеять.
    - Смотри мне, варнак. У меня быстро на каторгу загремишь. И если что услышишь, приди, скажи. Пятак дам.
    - Слушаюсь, ваше благородие.
    Федор стал бить поклоны.
    - Ладно, уж. Дайте ему батогов, пусть идет. И смотри мне! - грозно погрозил пальцем жандарм.
Федор шел домой. Все тело болело. Рубцы от батогов жгли нестерпимо. Но он был счастлив. Он смотрел на небо и благодарил Его. Он говорил Ему самые ласковые слова, какие только знал. И чувствовал Федор, что нет у него никого дороже, чем Он, потому что Он всегда с ним. «Я в Нем, а Он во мне».
    Федору стало хорошо от этих мыслей. Боль поутихла. «Родителей надо слушать, и ничего бы этого не было». Он вошел в свою покосившуюся хату, к нему бросилась мать, ощупала его, прижалась к нему, причитая: «Благодарю тебя, Господи». Брат и сестра подошли, обняли брата. И сказали:
    - Не ходи больше никуда. Сеять надо.
    Отец, как сидел, не встал. Только слезу смахнул.
    Федор оглядел всех таких родных и милых ему людей и сказал:
    - День-два отлежусь, и в поле.
    Затем повернулся к образам, перекрестился и произнес:
    - Да святиться имя твое, Господи, во веки веков. Аминь.

• Назад
• Вперёд